Официант принес два кофе, Энди подождала, пока он уйдет, и спросила:
– Вам действительно интересно знать, почему я приехала в Майами?
– Я не хотел совать нос не в свои дела.
– Ничего страшного. Если в двух словах: захотелось сменить обстановку.
– Карьерный маневр?
– Я бы так не сказала. В Сиэтле у меня все нормально складывалось. Меня курировал человек из ООН, и мы неплохо ладили.
– Просто все надоело?
– Сложно сказать. Людям трудно понять, каково это…
– Оказаться в вашем положении?
– Нет. Быть индейской полукровкой, удочеренной белыми родителями. Поймите меня правильно. Мои родители – замечательные люди. Просто я почувствовала, что пора в путь: нужно найти место, где мне вообще не придется вписываться в ту или иную культуру.
– Но вы же не единственный человек в Сиэтле со смешанными корнями.
– Нет, конечно. Просто мне непонятно, чего ради мириться со всей этой ерундой. Помню, был случай в университете, когда меня просто разобрали по косточкам. Знаете, тамошние девицы обращались со мной так, словно я зеленоглазая телка, которая никак не может найти своего краснокожего индейского жеребца.
– Забавно.
– Нет, в принципе они были правы. Просто, по-моему, это вообще не должно никого волновать.
Джек хотел было что-то сказать, но осекся.
– Вы покраснели, – заметила Энди, не без удовольствия замечая, что сумела его впечатлить.
Джек пожал плечами и улыбнулся, параллельно размышляя о своей матери кубинке, которую ему так и не довелось узнать. Впрочем, теперь речь шла об Энди, и ему не хотелось выставляться напоказ со своей историей о двадцатитрехлетней матери, умершей при родах, и мачехе-алкоголичке, принципиально уничтожавшей все письма от его кубинской бабушки, абуэла.
– Вы даже не представляете, насколько мне близка ваша ситуация, – ответил он.
Официант подошел к ним, поинтересовался, не желают ли они чего-нибудь, и, получив отказ, удалился. Энди высыпала в чашку еще один пакетик заменителя сахара. Разговор зашел о деле, и Джек выложил ей все, как обстояло дело, вкратце изложив теорию Тео о возможной причастности Салазара к убийству и мнимому похищению собственной супруги.
Энди взвесила в уме услышанное и отрицательно покачала головой:
– Притянуто за уши.
– Отчего же?
– Как я упомянула в начале нашей беседы, формулировка требования о выкупе тщательно оберегается от внимания широкой публики. Это своеобразная подпись похитителя, а подражатели нам не нужны. Иными словами, Салазар мог сформулировать подобное требование лишь в том случае, если он имеет доступ к нашей базе – каким-то образом ознакомился с данными по предыдущим похищениям.
– А почему бы и нет? Допустим, произошла утечка данных.
Энди кивнула, ее губы тронула улыбка.
– Я вас поняла. Не тот случай.
– А похищение Мии действительно имеет много общего с делом Торнтона?
– К сожалению, не могу делиться с вами следственной информацией. Скажу лишь, что имеются существенные различия. В нашем случае похититель направил требование выкупа и господину Салазару, и ФБР, а в прошлый раз он проинформировал только супруга жертвы. И еще кое-что новенькое: теперь, чтобы замести следы, все разговоры он осуществляет через Интернет.
– Существенные различия. Вас это не насторожило?
– Параллельно шло слишком много важных совпадений.
– Муж-рогоносец узнает правду, и его жена таинственным образом исчезает. Вы не находите это странным?
– Это не более странно, чем ситуация, когда любовник узнает о том, что его подруга замужем, и она таинственным образом исчезает.
Джек чуть не подавился.
– То есть? Меня что, в чем-то подозревают?
– Скажем так, ваши с Салазаром ставки равны.
– И как прикажете вас понимать?
– Я не заношу вас в списки подозреваемых. Я лицо нейтральное, не на вашей стороне и не на стороне Салазара. Допускаю, что в жизни возможно все.
– Логично, – сказал Джек, прекрасно понимая, как на самом деле обстоят дела. Полицейские могут соглашаться или не соглашаться, но существует негласное правило: подозрение падает на всех без исключения до тех пор, пока не доказано обратное. Особенно это касается двух мужчин, находящихся по обе стороны любовного треугольника.
Энди отставила пустую чашечку, решив сменить подход.
– Знаете, а ведь это не праздное любопытство. Мне действительно хочется знать, что вы чувствовали к Мие.
– В смысле до того, как узнал, что она замужем?
– Начнем сначала.
– Мне казалось, мы близки. Я считал ее близким человеком.
– Вы ее любили?
– Наверное. По крайней мере, после развода я больше ни к кому так не привязывался.
– А теперь что вы к ней чувствуете?
– А что я, по-вашему, должен чувствовать?
– Если бы похититель прислал вам идентичную записку – с требованием заплатить то, чего она стоит, – вы бы повели себя так же, как Салазар?
– Ни в коем случае.
– Вы бы заплатили выкуп?
– Я такого не говорил. Салазар затеял опасную игру. Платить или не платить – его дело, да только Мия может поплатиться жизнью.
– Теперь вы меня понимаете, – сказала Энди. – В подобных ситуациях мы имеем право лишь давать советы. Если ФБР посоветует не платить, а семья заплатит – это их право. А заставлять Салазара, навязывать ему какое-то поведение в переговорах…
– Понятно. Но когда-то надо вмешаться. «Слушай, придурок, хватит играть с человеческой жизнью, ведь пострадает похищенная».
– Вот именно. Поэтому вам необходимо оставаться в деле.